Приличные цитаты про ничего для парней

Что же касается меня, то я когда-то пришёл к заключению, что ничего святого ни во мне, ни в других человеческих существах нет, что все мы просто машины, обречённые сталкиваться, сталкиваться и сталкиваться без конца. И, за неимением лучших занятий, мы полюбили эти столкновения. Иногда я писал о всяких столкновениях хорошо, и это означало, что я был исправной пишущей машиной. А иногда я писал плохо — значит, я был неисправной пишущей машиной. И было во мне не больше святого, чем в «понтиаке», мышеловке или токарном станке.

Это моя деревня-Западное...это самая лучшая деревня на светекаждый из нас за неё в ответеэто самый лучший крайкороче это просто раймы слушаем рэп и рокмы пьём водку пиво и сокария,айдарик,ильдар-каждый из нас природы дарздесь люди просто классчто у вас есть чего нету у нас?для нас главное дружбанам больше ничего не нужнону ещё плюс там пиво самогони денег всего лишь миллионЭто-Запад...

Машиноградос – город науки, где все счастливы… – Он горько улыбнулся. – Однако мы – не более чем машины, подобные тем, которыми мы пользуемся. Никто этого не знает, кроме меня. Если бы остальные узнали, они бы обезумели от горя. Как я, единственный, кто несет в себе эту муку… Как ты теперь. Но никто ничего не узнает: это тайна, и тебе не удастся поделиться ею с другими.

Я кое-что понимаю в англичанах: они любят дождь, они любят подливку, любят тёплое пиво, мастурбацию, любовные романы, а больше всего они любят скандалы. Я - итальянец с проституткой. Они никогда не видели ничего подобного!

Хотя тебя от проносящихся мимо ландшафтов, городов, машин и людей отделяет всего лишь тонкая стенка вагона и еще более тонкое стекло окна, этой стенки в сочетании со скоростью вполне достаточно, чтобы изолировать тебя от внешнего мира. Кроме того, там, откуда ты выехал, ты уже не в силах ничего изменить, а там, куда ты должен прибыть, ты еще ничего не можешь изменить. По прибытии в пункт назначения тебя ждут решения и действия, но здесь, в этой изолированности, в этой перемещающейся в пространстве капсуле, ты обречен на пассивность и временную свободу.

– Когда моего папу арестовали, полиция, юристы, судьи, суда – они забрали у нас всё. Наши дома, машины, членство в клубах, яхту, даже – я не шучу – нашу одежду. Но вопреки всему, мама усадила меня на край кровати и сказала, чтобы я не плакала, потому что есть одна вещь, которую никто не сможет у меня отнять. Никогда. – Твой трастовый фонд? – Моё имя, Реджи. Она сказала, что никто его не отнимет, но именно это она и сделала. Словно это ничего не значило. Было ничем. Словно я была ничем. – When my dad got arrested, the police, the lawyers, the judge, the courts, they took everything from us.

Ему пришлось счищать снег с машины, он медленно сметал его и чувствовал своего рода счастье. Не введи нас во искушение… Но это случилось. Случилось, и поправить ничего уже нельзя. И все равно он знал, что теперь он снова дома, в прибежище Господнем, он освободился, став снова одним из бесконечного множества, он был не одинок.

Несмотря на все мои сверхъусилия я чувствовал, что был далек от совершенства оставаясь с ними. Знаете, оглядываясь на свою маленькую жизнь, на всех женщин, кого я знал, я не могу ничего изменить. Но понимаю, как много они сделали для меня и как мало я для них. Как они заботились обо мне и как я отплатил им невниманием. Да. Я уже привык думать, что получаю лучший результат. А что у меня есть? На самом деле? Немного денег в кармане, немного классных шмоток, прикольная машина в распоряжении и я не женат. Да. Не связан. Свободен как птица. Я ни от кого не завишу и никто не зависит от меня.

Мы жалуемся на плотный поток машин, но никогда ничего не пытаемся изменить, потому что, по правде говоря, в час пик мы получаем тайное удовольствие: только за рулем большинство из нас пребывает в одиночестве.

Нелюбимые губы целовать – грех, Нелюбимое тело ласкать – грех. Не касайся меня, – я прошу, – нет! Не наделай бед. В темноте ничего – только ты и я, И в салоне машины горит табло. Если ты не маньяк (а ведь ты не маньяк?), То, пожалуйста, жми на стоп. Свою похоть ко мне удержи в руках, В благородство лощёное нарядись И держись, словно рыцарь, теперь всегда, А не можешь – тогда уйди. Неподступна, как крепость, слаба внутри; Завоюй меня, если так нужна, Но пока ты не в поле моей любви, Я тебе ничего не должна.

Только дилетанты думают, что гонки — это очень романтично; во время езды не должно быть ничего, кроме машины и гонщика, третьим может быть только опасность, вернее, всё прочее приносит опасность.

Хотя тебя от проносящихся мимо ландшафтов, городов, машин и людей отделяет всего лишь тонкая стенка вагона и еще более тонкое стекло окна, этой стенки в сочетании со скоростью вполне достаточно, чтобы изолировать тебя от внешнего мира. Кроме того, там, откуда ты выехал, ты уже не в силах ничего изменить, а там, куда ты должен прибыть, ты еще ничего не можешь изменить. По прибытии в пункт назначения тебя ждут решения и действия, но здесь, в этой изолированности, в этой перемещающейся в пространстве капсуле, ты обречен на пассивность и временную свободу.

Все, абсолютно все (даже дети) утопают в серости, начиная от лиц, заканчивая мелочными глупыми душонками, проданными денежному богу. Они не видят ничего, кроме собственных суетных проблем, ничего кроме собственных псевдо-величия и псевдо-важноси, псевдо-нужности. Это они построили эти уродливые серые дома, залили зеленые луга серым асфальтом, создали машины, зловонно выпускающие из себя серый дым и создали себе подобных. Научили их своей до боли пошлой жизненной мечте и дали им зеленый свет на перекрестке в жизнь: школа, ВУЗ, работа, семья, дети, погибшая мечта, непройденный путь.

— Страх — это… такая странная штука, если подумать. Люди боятся только чего-то иного, они никогда не боятся себя. — А стоит бояться себя? — Страх связан с вещами, которые ты не можешь контролировать, — сказал я. — Будущее, темнота или кто-то, кто собирается тебя убить. Себя ты не боишься, потому что всегда знаешь, как собираешься поступить. Я посмотрел в окно и увидел женщину на тротуаре, в полурассыпавшемся сугробе. Она ждала, когда прервется движение, чтобы перейти улицу. — Это похоже вот на ту женщину, — сказал я, показывая на нее.