Приличные цитаты про человека для парней

Сидит человек... не двигается... и грешит оттого, что скучно ему, делать нечего: машина за него делает все... труда ему нет, а без труда — гибель человеку! Он обзавелся машинами и думает — хорошо! Ан она, машина-то, — дьяволов капкан тебе! В труде для греха нет время, а при машине — свободно! От свободы гибнет человек, как червь, житель недр земных, гибнет на солнце... От свободы человек погибнет!

Статистика, в чем рано убедилась Дженни, теряет всякий смысл, когда дело касается тебя самого, пусть ты оказываешься тем единственным человеком из тысячи, кого поразила молния, или той самой девочкой, чей отец не придет домой, — и неважно, разбился ли он в машине на скользкой дороге или сидит в тюремной камере.

Американские коллеги объяснили мне, что «низкий уровень общей культуры и школьного образования в их стране — сознательное достижение ради экономических целей. Дело в том, что, начитавшись книг, образованный человек становится худшим покупателем: он меньше покупает и стиральных машин, и автомобилей, начинает предпочитать им Моцарта или Ван Гога, Шекспира или теоремы.

— Это здание стоит сто тридцать два миллиона долларов, мисс Лейн, — сказал Бэрронс. — Изначально это имение строилось для арабского нефтяного магната, который умер до того, как строительство было закончено. Здесь во семь тысяч квадратных футов площади, это больше, чем частная резиденция в Букингемском дворце. В самом имении находятся анфилада из тринадцати спален, тренажерный зал, четыре дома для гостей, пять бассейнов, целый этаж, инкрустированный золотом, подземный гараж и площадка для вертолёта. — И сколько человек здесь живёт? — Один. — Как грустно.

Он работал в лагерях уже пять сезонов подряд и слышал немалое количество историй о привидениях, которыми, якобы, кишмя кишат такого типа места. Большинство из них было вольным пересказом одной, ставшей уже классической, истории. Истории о «Сумасшедшем с крюком». Существовал, мол, какой-то маньяк, поубивавший порядочное количество людей. И вот он был заключен для лечения в какую-то психушку, которая — «так уж случилось» — находится неподалеку от одного из лагерей. Так вот: этот убийца потерял когда-то руку и вместо нее у него был стальной крюк. Его руку так никто и не мог найти.

... Законы бытия таковы, что если человек отказался от риска и усилия, то машина [счастливое государство] не будет выдавать ему счастья, а будет выдавать только то, что по радио или в газете называется счастьем. Поэтому источники зла, беды и несчастья мы всегда ищем в других. Именно такое видение мира я называю видением несуществований.

  — … Забудьте о костюмах от Армани и спортивных автомобилях! Средняя банда состоит из двух-трех человек, половина из них русские или прибалты, половина — шведы. Портрет главаря: ему сорок лет, он сидит в майке, пьет пиво и ковыряет пупок. Он не получил никакого образования и в некоторых отношениях может считаться социально неполноценной личностью, всю жизнь у него были какие-то проблемы. — Весьма романтично! — На женщину он смотрит с позиций каменного века. Он часто дерется и напивается и даст в морду тому, кто скажет слово ему поперек.

— Есть индивидуальности, — про​бур​чал Сашка. — Их всё меньше, — сказал Роман. — Очень долго не было ситуации, при которой личность проявляет свой максимум. Войны, например, голода, оледенения…Все живут одинаково, и все становятся похожими друг на друга. — Ну, ты даёшь! — разозлился Сашка. — Все живут одинаково? Где ты это видел? У одних машины, у других — от получки до получки, одни ничем не гнушаются, другие всю жизнь в трамвае стоят, потому что стесняются си​деть. Одни верят во что-то, другие ни во что не верят… Роман скривился.

На войне у людей нет имен, нет фамилий, порой даже нет номеров. Война отнимает у человека все. Перед ней он снова становится беззащитным младенцем, лишенным своего материального покровительства вещей и бумажек с важными печатями. Войне нет дела до социального статуса и марки машины, под ее колесами гибнут все. И самое страшное то, что ее создали наиболее жестокие, звероподобные существа во всей Вселенной — люди.

Я увлекаюся спортивною рыбалкой. Ловлю я рыбу в дождь, жару и снег. И не отвадишь от рыбалки даже палкой, Люблю рыбалку как спортсмен, как человек. Эх, хвост, чешуя, Не поймал я ничего!

Десять тысяч лет человек пытается выдрессировать лошадь. Каждый человек начинает с каждой лошадью одну и ту же работу, трудную и опасную. Десять тысяч лет падает, десять тысяч лет поднимается. Изобретает машины, самолеты и тем не менее садится на коня.

Там, где присутствует милосердие, – там воспитание. Там, где милосердие отсутствует, – где присутствует всё, что угодно, кроме милосердия, – там дрессировка. Через милосердие происходит воспитание Человека. В отсутствие милосердия происходит выработка полуфабриката: технарь, работяга, лабух. И разумеется, береты всех мастей. Машины убийства. Профессионалы. Замечательно, что в изготовлении полуфабрикатов человечество, безусловно, преуспело. Проще это, что ли? Или времени никогда на воспитание Человека не хватало? Или средств? Да нет, просто нужды, видимо, не было.

 Я думал над этим состоянием счастья, и мне кажется, люди теряются, когда думают о счастье как о конечной цели. Мы всегда думаем, что однажды будем счастливы: купим эту машину или получим эту работу… или в нашей жизни появится такой человек, который все изменит. Но счастье — это настроение, это состояние, а не конечная цель. Это как быть уставшим или голодным… оно не вечно, оно приходит и уходит, и это нормально. И на мой взгляд, если бы люди понимали это, они бы чаще испытывали счастье. 

— Я мог бы спасти больше… Я мог бы спасти больше… Мог бы спасти больше… Мог… — Благодаря Вам спаслась тысяча человек… Посмотрите на них… — Если бы у меня было больше денег… Я просадил столько денег, — Вы даже не представляете… Если бы я… — Будущие поколения будут благодарны Вам за все. — Я так мало сделал… — Вы очень много сделали. — Эта машина, — Герц мог бы купить машину… Зачем я ее оставил себе? Это же… Десять человек… Десять человек… Еще десять человек… Этот значок — два человека. Он из золота… Еще два человека. Они не дали бы мне двух, по меньшей мере — одного.