Цитаты про историю

... довольно заметить, что наша история до новейших времен не способствовала у нас развитию чувства законности, не создавала прочных гарантий для личности и давала обширное поле произволу. Такого рода историческое развитие, разумеется, имело следствием упадок нравственности общественной: уважение к собственному достоинству потерялось, вера в право, а следовательно и сознание долга — ослабли, произвол попирал право, под произвол подтачивалась хитрость.

Два месяца назад, когда я только перешла в четвёртый класс, я увидела в папиной библиотеке эту старую книгу. С того момента, как я её открыла, и началась история моей охоты на Карты Клоу.

Ну Было- и было...(набросок)Ну Было- и было (а может и не было); что мне в том стылом- под пеплом, под снегом ли.. Что мне в "пирамидах"- от мифов уставших, от "умности" вида..- к всему опоздавших.. Что наций истории,- кому кто родитель..; спросите у моря- оно всему зритель. Что древние знания неких голов,- как искры -без пламени- в плесени дров. Едва ль был мудрее миров сон- до нас,- чихнувши, развеяло время- не раз.. Жреца да шумера.. сменяет масон.. Неужто безмерен сознания сон?!..

 — Плохо же ты обо мне думаешь, племянник, если считаешь, что меня можно так легко провести! Я скоро умру, ты сам это знаешь, но смерти я не боюсь. В жизни я был удачлив, но несчастлив, потому что юность мне искалечили, — теперь это уже неважно. История старая, и нечего ее вспоминать. К тому же какой дорожкой ни иди, все равно придешь к одному — к могиле. Каждый из нас должен пройти свой жизненный путь, но когда доходишь до конца, уже не думаешь, гладок он был или нет. Религия для меня ничто: она не может меня ни утешить, ни устрашить.

 Чтобы позабыть зыбкое и неверное прошлое, надо сотворить для себя самого новую историю. 

Знаешь, какой ход считается лучшим в истории шахмат, Джордж? Некто Фрэнк Джеймс Маршалл проигрывал некому Левицкому в девятьсот двенадцатом на чемпионате мира в Хельсинки. Казалось, у Маршалла нет шансов, пока он вдруг не пошёл «ферзь G3». Он намеренно пожертвовал ферзя, и этот ход был так дерзок и небанален, что Левицкий растерялся. Он проиграл через два хода. И ход стал известен в истории шахмат как «обман Маршалла».

Из истории надо делать выводы, а не выносить приговоры.

 Как я устала быть собой. Собой красивой. Собой уродливой. Блондинкой, брюнеткой. Тысячи сраных модных прикидов, которые все равно оставляют меня в плену себя самой. Кем я была до происшествия — сейчас уже просто история. Все доныне и доныне, и доныне, — всего лишь история, с которой я таскаюсь туда-сюда. Думаю, это касается любого в нашем мире. Мне нужно ни что иное, как новая история о том, кто я есть. Что мне нужно, так это облажаться настолько, чтобы уже невозможно было спастись. 

 Я не сказала ему правду. Как можно? Я угостила его очередной историей. Тощей, жалкой, малокровной сказкой без ярких деталей и изящных поворотов: выцветшие лоскуты, сметанные на живую нитку, с бахрамой по неровным краям. Одной из тех историй, что так похожи на реальную жизнь. Точнее, на то, что представляется людям реальной жизнью, а это совсем не одно и тоже. Человеку моего склада, наделенному живой фантазией, нелегко сочинять истории вроде этой. 

История имеет такое же отношение к истине, что и теология к вере, а именно — никакого.

Ваше прошлое — это уже только история. И как только вы это осознаете, оно больше не имеет власти над вами.

Как-то чешский экскурсовод, показывая красоты Праги – он просто светился от гордости за эти красоты, — продемонстрировал нашей группе весьма своеобразный взгляд на историю 1938-45 гг. «Видите, какая она красивая, наша Злата Прага, — говорил он. – Вся сохранилась со Средневековья, все костелы, дворцы. Какие все-таки молодцы наши правители, что они не ввязались в эту мировую войну. Немцы без боев вошли, почти без боев ушли, все осталось в неприкосновенности». Мне показалось это рассуждением из серии: какой молодец мой папа, когда не стал ссориться со злым дядей, вломившемся в наш дом.

Линии секса по телефону, группы взаимной поддержки тяжелобольных и им подобные — это все не что иное, как школа, в которой люди учатся мастерски рассказывать свои истории. Рассказывать вслух. Другим людям. Причем не просто искать и находить какие-то идеи, а по-настоящему перевоплощаться.

— Да как же это? Вы только представьте себе: две одинаковые толпы, обе выкликают одинаковые и все-таки противоположные слова, испускают враждебные и в то же время однородные крики? Что должен ответить господь бог? Я знаю, что он знает все, но, даже зная все, наверно, не знает, что делать. — Вот так история! — восклицает зуав. — Да богу на нас плевать, не беспокойся! — И что тут удивительного? Ведь ружья тоже говорят на одном языке, а это не мешает народам палить друг в друга, да еще как! — Да, — замечает летчик, — но бог-то один.